Terra Udobia или Что будет после коммунизма ?

Для начала на всякий случай объясню, что такое коммунизм — а то стараниями пропагандистов самых разных направлений большинству людей внушены совершенно превратные представления о коммунизме.

Итак, коммунизм — это, с одной стороны, не тиранический стиль правления, не специальные человеконенавистнические порядки (как считают многие либералы), но, с другой стороны, это вовсе не обязательно и потребительское изобилие (как думали многие жители СССР). Если писать совсем коротко, то коммунизм — это такое устройство общества, при котором существует демократия в экономике.

В свою очередь, экономика — это сфера распоряжения вещами, как правило, средствами людского жизнеобеспечения. А вообще, помимо экономики существует, как известно, ещё и политика — сфера распоряжения самими людьми.

Вот примеры экономического и политического вопросов: экономические вопросы — какие доходы и расходы запланированы в текущем году? насколько успешно выполнена десятилетняя программа строительства энергетических объектов? будет ли проводиться денежная реформа? и т.д. А вот политические вопросы — кого изберём в качестве депутата горсовета, президента страны, местного судьи? как идёт реформа армии? кто будет начальником местного отделения милиции? будем ли заключать договор о сотрудничестве с тем или иным соседним народом?

Как можно заметить, политические вопросы почти всегда связаны со средствами насилия — армией, милицией, судами и т.д. Увы, мы, люди, устроены так несовершенно, что некоторых из нас иногда нужно жёстко одёргивать, обуздывать, и последним, решительным аргументом тут является не проповедь о любви и согласии, а вооружённое насилие. Ещё раз увы, но на пьяных хулиганов, на убеждённых бандитов и т.п. благие воззвания действуют слабо, а вот оружие — адекватно.

Возвращусь к демократии в экономике и на всякий случай объясню ещё, что такое сама демократия. В идеале это процедура, представляющая собой достаточно целостный комплекс из традиционных (иными словами, не одноразовых, а регулярных), свободных и "равновозможностных" выдвижений, обсуждений, выборов и отзывов людей или программ на соответствующих их значению уровнях. Таким образом, демократия в политике заключается в том, что население страны из раза в раз свободно выдвигает, обсуждает и выбирает или отзывает главу страны или план развития страны, а демократия в экономике заключается в том, что отрасль выдвигает, обсуждает и выбирает или отзывает министра или программу работы отрасли, цех выдвигает, обсуждает и выбирает начальника или план работы цеха и т.д.

Демократия нужна, понятно, не для того, чтобы в неё играть, а для того, чтобы с её помощью потребители получали полный контроль над теми или иными выгодными их большинству масштабными феноменами — страной, отраслью, судом, законодательным процессом, промышленным предприятием и т.д.

При проблемах с демократией верх почти всегда берут частные в отношении масс воля и интерес: в случае полного отсутствия демократии власть (контроль над средствами насилия) обычно присваивает монарх типа фараона, мандарина, царя или генсека, а при несовершенной демократии, когда народ уже всё-таки контролирует средства насилия, собственность (контроль над средствами жизнеобеспечения), как правило, оказывается в руках частных собственников типа Рокфеллера, Ротшильда, Гейтса, корпораций "Шелл", "Нестле" и т.д. Для того чтобы собственность стала не частной, а общественной (то есть чтобы она оказалась в руках всего общества), как раз и нужна демократия в экономике или, иными словами, распоряжение со стороны общества, со стороны всех людей снизу доверху основными средствами жизнеобеспечения. Сейчас этого всеобщего распоряжения средствами жизнеобеспечения нигде в мире нет, в частности, потому, что существующие политические демократии, увы, нигде в мире не имеют совершенной, завершённой формы — у них у всех либо несвободны, либо нешироки, либо "неравновозможностны" два первых члена демократического комплекса: выдвижение и обсуждение (эти процедуры даже в лучшем случае пока находятся в руках таких структур, которые контролируются частными собственниками — обычно при помощи финансовых рычагов). К сожалению, данный недостаток демократии является поддерживающим сам себя процессом. Ну, а главная причина отсутствия демократии в экономике — это недостаточная готовность любого современного общества к её установлению (дальше всех в плане готовности к демократии в экономике продвинулись, по слухам, скандинавские страны вроде Швеции и Финляндии).
Как можно заметить, главное — это контроль общества над средствами насилия, то есть демократия в политике. Если данный контроль общества над средствами насилия уже установлен, то рано или поздно — через пятьдесят, сто или двести лет — без особых потрясений или кровопролитий, благодаря постепенному росту социальной культуры, будет законодательно решён и второй вопрос: о контроле общества за средствами жизнеобеспечения, о демократии в экономике. А вот если контроль общества над средствами насилия отсутствует, то тогда нет даже никакого смысла ставить вопрос об общественной собственности, о демократии в экономике — тот частный распорядитель, тот вставший над народом деспот, в чьих руках находится власть, главные политические рычаги, средства насилия, автоматически возьмёт под свой контроль и средства жизнеобеспечения. То есть демократия в политике — это основа, это необходимое условие демократии в экономике. Поэтому, давая определение коммунизма как демократии в экономике, о демократии в политике можно даже не упоминать как просто о непременном, о естественно подразумеваемом условии.

Чем же хорош коммунизм (демократия в экономике)? Тем, что при нём массы людей смогут наконец зажить почти совсем так, как хотят: на то он и нужен, этот коммунизм, чтобы большинство людей могло воплощать в жизнь свои внятно выраженные руководящие (ведь при демократии массы становятся самыми главными руководителями) желания, чтобы люди с максимальной лёгкостью могли делать окружающий мир максимально удобным для себя, превращать его в "Cтрану Удобию".
Но рано или поздно даже такое замечательное состояние общества, как коммунизм, придётся всё-таки поменять на что-то новое. Почему это будет сделано? Потому, что общество в новом, посткомммунистическом состоянии окажется ещё лучшим, чем при коммунизме. Чем же новое общество будет отличаться от коммунистического? Прежде всего тем, что общество посткоммунистическое, наследующее коммунистическому, окажется состоящим из субъектов, намного более совершенных, чем люди. То есть эти новые члены общества будут иметь заметно меньшее, чем у людей, число недостатков. И, конечно, эти субъекты будут уже не людьми нынешнего облика.

Впрочем, об этом я напишу чуть ниже. А пока расскажу о том, на чём, на каких посылках я собираюсь строить основную часть данного текста, из чего буду исходить при его написании. Я мыслю не очень систематично и излагаю не очень последовательно, потому перечислю указанные посылки просто в удобном для меня порядке.

Я собираюсь исходить главным образом из следующего принципа: предсказывать можно, только основываясь на прошлых тенденциях, только продолжая их. Кроме того, я собираюсь применять ряд вытекающих из данного принципа следствий.

Первое следствие: всякое несовершенное целое (например, общество) "стремится" к совершенству, к завершённости, к своему правильному, "рациональному", к более устойчивому устройству.

Второе следствие: люди добиваются результатов (например, совершения открытий) либо потому, что эти результаты легко достижимы, либо потому, что в этих результатах у них, людей, большая потребность, делающая выгодными даже очень значительные затраты сил.

Третье следствие: у людей обычно имеются желания, которые они, люди, стремятся исполнить, и чаще всего у них, людей, эти желания рано или поздно исполняются — правда, не всегда в точности в том виде, в котором люди изначально представляют себе данное исполнение.

1. Люди всегда хотели как можно больше получать и как можно меньше работать — и это будет достигнуто.

2. Данное первое желание люди почти всегда осуществляли за счёт того, что стремились как можно больше всё механизировать, то есть поручить исполнять машинам — и всё будет механизировано.

3. Люди всегда хотели иметь поменьше проблем с детьми — и трудозатратные биологические дети в конце концов почти исчезнут.

4. Люди всегда хотели достичь индивидуальных здоровья и бессмертия — и сие будет получено (хотя случайные, травматические смерти, понятно, продолжат происходить).

5. Люди всегда хотели быть сильнее, умнее и вообще совершеннее — и это будет достигнуто за счёт их слияния с машинами.

6. Люди всегда хотели узнать будущее, оставаясь при этом самими собой, — и они смогут заглянуть в будущее максимально далеко, не расставаясь со своими индивидуальными разумами (которые будут помещены, скорее всего, в небиологические носители).

Наконец, вот четвёртое следствие из главного принципа: помимо тенденций изменения целого, помимо возможностей людей и помимо желаний людей, в обществе имеют место ещё и такие феномены, как традиции, то есть мощная, часто даже необоримая инерция представлений и поступков воспроизводящихся существ. Например, сегодня в западноевропейских странах типа Швеции или Швейцарии определяющую роль играет давняя традиция держать чиновников в строгом подчинении обществу, а в российском обществе определяющую роль играют ещё более давние традиции массового холопства, социальной инертности, насмешек над изнасилованной демократией и т.д.

Прежде всего разъясню первый из упомянутых выше принципов: всякое несовершенное целое "стремится" к совершенству, к завершённости, к своему правильному, "рациональному" устройству.
Получше узнать, что понимается под словом "целое", можно, прочитав первую часть первого тома "Теории общества" А.С.Хоцея. Я же сообщу тут по поводу целого следующее.

Мы сами и вообще наш Мир существуем только благодаря тому, что он, Мир, весь — от бесконечно больших до бесконечно малых масштабов — пронизан действиями-проявлениями (проявление — это синоним существования; существовать — значит как-то проявлять себя). А для того чтобы имело место действие-проявление, нужно наличие того, что действует и того, что воспринимает действие. Иными словами, нужно несовпадение, раздельность действующего и воспринимающего действие, нужна граница между действующим и воспринимающим действие. Но что в конечном счёте может разграничивать два эти феномена, что может делать их несовпадающими, несливающимися друг с другом? Понятно, что не пустота, не ничто: ведь ничто, то есть несуществующее — не существует, его просто нет. Значит, разграничивать два феномена может только их качественное различие — именно оно и обеспечивает наличие границы.

Как показывает практика, разные качества (обеспечивающие, напоминаю, раздельность действующего и воспринимающего действие, то есть саму основу существования), появляются там, где возникают особые материальные образования, которые предложено называть "вещи" или "целые". Вот примеры целых: кварки, элементарные частицы, атомы, молекулы, клеточные органеллы, клетки, организмы, муравейники, общества (конечно, в Мире помимо целых можно обнаружить ещё и другие, бескачественные образования, например, так называемые "кучи" — аморфное вещество, пылевидная туманность, колония кораллов, толпа едущих в трамвае людей и т.д.; изъятие даже очень значительных кусков этих образований никак не влияет на их, образований, свойства и "жизнеспособность", в то время как изъятие или серьёзное повреждение любой части целого приводит к разрушению, к "смерти" последнего). Та же практика показывает, что все целые устроены одинаково — они состоят из специализированных на важнейших функциях частей, являющихся друг для друга защитой от внешнего мира, а также максимально комфортной друг для друга средой. Кроме того можно заметить, что целые "умеют" развиваться, то есть, во-первых, усложняться, обрастая органами, помогающими противостоять неблагоприятным воздействиям внешней среды, а во-вторых, "притирать" части друг к другу, изменяясь в сторону всё большего совершенства, "экономичности", "рациональности" своего устройства.

Если присмотреться к устройству таких целых, как муравейник, термитник, семья медоносных пчёл, сообщество голых землекопов и т.п., то можно заметить, что все эти целые, с одной стороны, очень похожи на наше общество (единством управления, разделением на функциональные части и пр.), но, с другой стороны, они, в отличие от нашего общества, имеют единый центр размножения (всего лишь одну плодящую самку). Значит, общество, скорее всего, когда-нибудь приобретёт такую же особенность устройства. Почему приобретёт, какие от данного приобретения будут выгоды — об этом я напишу ниже.

Равным образом, жизнь муравейников (да и самих человеческих обществ) показывает, что целое определённого качественного состава не может превышать некие размеры — например, при численном росте изначально единого муравейника последний начинает делиться внутри себя на так называемые "колонны", приобретающие и своих лидеров, и характерные черты типа особого запаха. Точно так же в былые времена крупнейшие людские общественные образования, как правило, не могли долго поддерживать нормальное существование и довольно быстро делились на отдельные страны. Судя по всему, данный феномен вынужденного деления целых связан в первую очередь с ослаблением таких характеристик управляющего сигнала, как его сила и скорость распространения. Во вторую очередь феномен вынужденного деления слишком больших целых связан с невыгодностью вещественного обмена из-за роста расходов на слишком далёкую транспортировку. Значит, если человечество (или постчеловечество) когда-нибудь преобразуется в единое общество, которое начнёт сильно территориально разрастаться (например, от звезды до звезды), то ему, обществу, выгодно будет разделиться на относительно слабо связанные друг с другом доли.

На всякий случай обращу внимание читателя на уже несколько раз упомянутую выше деталь — достаточно тривиальную, но кое у кого всё ещё вызывающую, увы, сопротивление: наше будущее не антропоморфно, то есть не человекоподобно. Будущее общество вообще не биологично, а машинно (в связи с чем тот общественный порядок, который будет иметь место после коммунизма, можно назвать, например, "машинизм").

Иными словами, люди как биологический вид практически исчезнут. Сие произойдёт, разумеется, вовсе не из-за того, что людей уничтожат вышедшие из-под их контроля и восставшие против нещадной эксплуатации машины. Нет, люди исчезнут как биологический вид, превратившись в машины, причём именно по собственному желанию — желанию не болеть, не стариться, не терять времени на сон, быть неуничтожимыми, участвовать в сверхдолгих акциях типа дальних полётов по космосу, увеличить свои интеллект, силу, выносливость, быстроту, способность безнаказанно получать максимум удовольствия и т.д. Первое время всего этого люди станут добиваться, конечно, уже давно известными путями — применением генной инженерии и киборгизации. Но затем нуклео-протеиновая основа людей, скорее всего, будет заменена чем-то более совершенным. Все эти события, несомненно, будут сопровождаться какими-то социальными конфликтами: консерваторы достаточно долго будут всячески мешать прогрессу, но в конце концов самые упёртые консерваторы просто вымрут.

Впрочем, может оказаться и так, что люди станут машинами в значительной мере незаметно, постепенно. То есть люди превратятся в машины таким образом, что сперва будут сделаны некие мелкие, не привлекающие особого внимания изменения, а потом окажется, что точка невозврата уже давно пройдена.

Конечно, переход к машинному существованию произойдёт в мире людей не одновременно. Одни регионы планеты — более прогрессивные — станут машинными раньше, более отсталые — станут машинными позже. На этой почве, возможно, тоже будут происходить конфликты — но только не в таких формах, какие описывает искусство, являющееся феноменом насквозь антропоморфным, почти всегда идеализирующим людей и демонизирующим машины. Всё будет обстоять как раз противоположным образом: хорошие, добрые машины должны будут в итоге победить плохих, диковатых, не в меру консервативных, затевающих всевозможные конфликты людей. Иными словами, люди уступят машинам место под солнцем вовсе не по тем причинам, которые приводятся в традиционно ксенофобных художественных произведениях.

Кстати, данную ксенофобию людей по отношению к машинам лучше не провоцировать — это может в какой-то мере затормозить прогресс. Поэтому произведения, подобные фильмам про Терминатора, возможно, будет смысл на некоторое время запретить — как в своём роде "расистские", неполиткорректные, провоцирующие вражду между людьми и их потомками (или будущими воплощениями) — машинами.

Поскольку желания людей имеют тенденцию исполняться, очень возможно, что нужно будет заранее определиться с тем, какими мы желаем видеть наших потомков (сделать сие нужно будет, понятно, до момента достижения массового бессмертия, ибо после этого момента размножение, оставление потомков резко пойдёт на спад).

Иными словами, нужно будет пораньше и поточнее решить (на уровне написания и нестираемого впечатывания в мыслительные и наследственные, воспроизводственные аппараты потомков): что является целью существования общества-постчеловечества, по какому пути должны будут пойти потомки?

Сейчас перед каждым из нас сама природа "поставила" цель простого воспроизводства: оставь похожего на себя потомка. Но когда окажется, что после себя можно оставить значительно более совершенного, чем ты, потомка, то встанет вопрос: какой лучше всего сделать программу существования наших более совершенных наследников? На что будут направлены нами (а может быть, и не нами, а направлены вообще, сами по себе) их влечения, предпочтения?

Сейчас целью человечества (помимо само собой разумеющегося воспроизводства) всё отчётливее видится следующее влечение: создание максимально эффективного в исследовательском плане механизма. Эта исследовательская функция, очень серьёзно усилившаяся в процессе развития общества, теперь явно претендует на статус основной. А может быть, целью общества станет что-нибудь такое, что кажется сегодня вообще неподъёмным — например, используя ресурсы Вселенной, выйти за её границы (то есть Вселенная — это основа и будущее устройство для изучения за-Вселенной)?

Впрочем, может оказаться, что специально программировать потомков на конечную цель типа беспрерывного исследования Мира — не нужно. Возможно, это исследование Мира будет получаться просто само собой при условии стремления членов общества к расширенному воспроизводству. В самом деле, главная цель живого — воспроизводиться. Данному воспроизводству требуется максимальная устойчивость, всяческое избегание условий, не позволяющих воспроизводиться, максимальное понижение риска невоспроизвестись. И для возможно более тщательного контроля за средой, внутри которой происходит воспроизводство, нужны постоянные и всё более глубокие исследования. Значит, основное следствие из главной цели — как раз по максимуму заниматься исследованиями.
Но даже если глобальную цель существования ставить и не надо, то всё равно следует провести какие-то границы, закрепить в воспроизводственных центрах какие-то важные для нас традиции, которые могут в чём-то противоречить совершенному устройству воспроизводственного механизма.

А будет ли наследующий нам воспроизводственный механизм собственно обществом, будет ли он образованием, состоящим из раздельно существующих и самостоятельных, имеющих свободу выбора и разум частей? Может, с множественностью и раздельным существованием разумных существ в будущем всё-таки покончат: ведь ни одно целое в Мире, кроме общества, не состоит из имеющих разум элементов, — но, тем не менее, все эти неразумные природные целые вполне успешно противостоят агрессии внешней среды. Может, у воспроизводственного механизма, наследующего нашему обществу, разумным (или даже каким-то образом "сверхразумным") будет только некий центр, а вся периферия окажется состоящей из безмозгло выполняющих его команды эффекторов?

Как мне кажется, переход общества к последней структуре маловероятен прежде всего потому, что этому переходу помешают многие традиции, инерция нынешних наших поведенческих установок — в частности, такой: нужно всячески препятствовать уничтожению любого разумного существа (или даже существа, похожего на разумное: например, сейчас у нас имеется всего лишь лёгкое подозрение, что дельфины суть наши братья по разуму, что они склонны из гуманистических побуждений спасать терпящих бедствие людей — и уже одного этого подозрения оказалось достаточно для того, чтобы убийства дельфинов были запрещены как на законодательном, так и на моральном уровнях).

Как известно, сегодня в цивилизованных обществах имеет место устойчивая тенденция к прогрессирующей депопуляции. Но эта депопуляция, без сомнений, не успеет существенно уменьшить население цивилизованных стран, поскольку уже достаточно скоро — через 50-100 лет — людьми будет достигнуто физическое бессмертие и, соответственно, железное здоровье — потому что люди всегда жаждали этих благ, а успехи науки в данной области вроде бы быстро нарастают. Поначалу бессмертие будет достигнуто, скорее всего, за счёт биологических ресурсов — например, смертным, стареющим соматическим клеткам учёные каким-то образом смогут придать свойства бессмертных, нестареющих половых клеток. Ну, а затем разумные существа, скорее всего, вообще откажутся от своей биологической основы и поэлементно, поклеточно (чтобы у существа не прерывалось нормальное восприятие окружающего мира — ведь машины, скорее всего, просто не будут нуждаться в таких феноменах, как сон и иные отключения разума) "перельют" свои мозги в какие-то более быстродействующие, компактные и легко модифицируемые носители разума.
В предшествующем тексте "Люди при коммунизме" был, в частности, поставлен такой вопрос: как примирить инстинкт деторождения биологических людей с объективным требованием остановить естественную рождаемость в условиях почти полного исчезновения смертности — ведь неконтролируемое размножение бессмертных биологических особей может достаточно быстро привести к перенаселению окружающего мира? Полагаю, на самом деле особых проблем тут не возникнет, поскольку биологически бессмертные особи будут существовать не очень долго, они быстро начнут переходить в машинное состояние. А вместе с переходом в машинное состояние будет корректироваться и инстинкт рожать и воспитывать биологических детей.

Конечно, в самом начале процесса "обессмерчивания", когда тот будет ещё немассовым и высокозатратным, произойдёт немало драм: множество обладателей разумов, так и не дождавшись уже вроде бы совсем близкого бессмертия, будут вынуждены трагически погибнуть от старости и болезней (первым эти трагедии описал, по-моему, советский фантаст Георгий Гуревич в повести "Мы — из Солнечной системы". По мнению Гуревича, кандидатов на бессмертие люди станут выбирать сами друг среди друга, то есть, по Гуревичу, "обессмерчивание" всегда будет максимально далёким от коммерции. Однако сегодня всё свидетельствует в пользу того, что первые "обессмерчивания" будут происходить именно на платной основе — иными словами, кто даст врачам-новаторам больше денег, тот первым и ляжет на операцию). Но достаточно скоро наука достигнет нужной производительности "обессмерчивания". И в итоге на месте прежнего массово смертного человечества окажется несколько миллиардов бессмертных и не отказавшихся от многих наших традиций разумных существ. Две из данных важных традиций таковы: во-первых, разумные существа обитают порознь, самостоятельно, а во-вторых, они сохраняют мобильность.

Тут перед обществом, конечно, встанет вопрос: куда девать эти миллиарды вечных и дееспособных разумных существ? Конечно, будет смысл найти всем им применение, дать какое-то полезное для общества занятие. Чем разумное существо хуже безмозглого исполнителя, — разве разум помешает, например, возглавить те или иные исследования, следить за поддержанием порядка на определённом участке воспроизводственного механизма или за работоспособностью какого-нибудь важного элемента производства?

Но что делать с теми бессмертными разумными существами, которые станут лениться, не захотят работать? Тут могут быть применены разные решения: либо сплавлять бездельников куда-то подальше, чтобы они не путались под ногами тружеников, либо — и это наверняка окажется предпочтительным вариантом решения проблемы — переделывать лентяев в трудоголиков, подсоединяя к ним какие-нибудь "влюбители" в труд. Будет ли подобная модификация разумного существа допустима, согласуется ли это с нашими традициями? Полагаю, что наша традиция запрещает операционное, "вещественное" проникновение в мозг разумного существа именно из-за нынешней грубости такого проникновения. Поэтому, когда все операции по модификации разума достигнут высокого уровня, данная традиция будет как-то пересматриваться, ставиться под сомнение.

Ни на йоту не станет пересматриваться, повторяю, другая традиция — до последней возможности сохранять разумные существа. И, значит, в этом плане постчеловечество будет кардинально отличаться от таких целых, как организм, в котором иногда осуществляется апоптоз (то есть самоубийство клетки по "приказу" других клеток), или как семья медоносных пчёл, члены которой жертвуют жизнями при её защите.

В общем, воспроизводственно-исследовательский механизм грядущего вряд ли будет представлять собой жутко умный центр с безмозглыми периферийными терминалами. Нет, это будет совокупность раздельно расположенных и достаточно мобильных носителей разума. Даже если наиболее выгодным является техническое решение с единым разумным центром, традиции продиктуют всё же не гасить разумы и дать им существовать раздельно, чтобы каждый обладатель разума отвечал за свой участок деятельности в рамках всего общества.

А как окажется организовано, устроено общество машин, то есть каким в нём будет господствующий порядок: остро интересующая всех сегодня демократия (иными словами, порядок, при котором наши наследники будут массово включаться в процесс управления обществом) или всё же что-то вроде монархии? Ведь дело в том, что при "машинизме" демократия, по идее, технически может оказаться совершенно не нужной, не обязательной.

Почему демократия столь высоко ценится в современном человеческом обществе? Потому, что из-за несовершенной "настройки" людей на совместное существование она является почти единственным действенным инструментом, препятствующим несправедливому, то есть несоразмерному и потому неэффективному распределению ресурсов общества (несправедливое распределение ресурсов препятствует, например, возникновению у работников хозяйского ощущения — а ведь именно это ощущение и позволяет достичь максимальной заинтересованности работников в высоких результатах производства). Современные люди, увы, чрезвычайно склонны к тому, чтобы у них неконтролируемо разрастались потребности: в десятках дворцов, в сотнях автомобилей, в миллиардных счетах в заграничных банках, в личной охране — в том числе и в виде вооружённой ядерными ракетами армии и т.д. Если же потребности занявшего управляющее положение члена общества будут ограничены до разумного уровня (разумное ограничение потребностей — это как раз одно из наиболее реальных усовершенствований наших потомков-машин), а его связь с другими, с управляемыми им членами общества полноценна и двустороння, и информация о потребностях и возможностях этих управляемых адекватна, то надобность в демократии как в средстве удержания управленца от деспотизма — отпадает.

Повторяю: сегодня демократия выполняет чрезвычайно полезную функцию именно в силу несовершенства людей, в силу того, что люди обладают целым набором неприятных черт. То есть демократия является механизмом, исправляющим дефекты человеческого общества именно нынешнего образца — в этом обществе его части вследствие их несовершенства (например, вследствие их чрезмерной изолированности друг от друга) не имеют истинного, точного представления о положении друг друга, что позволяет управляющим частям проявлять продолжительно некорректируемый эгоизм.

В том же случае, если управление как распределение ресурсов и действий происходит чисто автоматически, то есть на основании чёткой программы, которая предполагает, во-первых, однозначное восприятие объективных данных о состоянии целого, его частей и окружающей его среды, а во-вторых, однозначное реагирование на эти данные, то произвол управляющей части может быть минимизирован, и потому демократия оказывается излишней — как не нужна она, например, мотору хорошей машины.

Потребность в демократии — в том числе даже на последних этапах существования коммунизма — сомнительна ещё вот с какой позиции. Дело в том, что уже достаточно скоро успехи производства, его тотальная автоматизация и пр. приведут к тому, что основные жизненные блага будут предоставляться всем людям по потребности. А значит, уже в этот ранний момент резко снизит свой градус деспотический потенциал управленцев — то есть деспотизм, неподконтрольность массам как инструмент привилегированного получения жизненных благ потеряет свою привлекательность, и тогда члены общества начнут, скорее всего, даже всячески уклоняться от попадания на управленческие посты.

Так что со временем общественно значимые решения будет принимать, возможно, не громоздкое сообщество наших потомков, а, как это происходит в совершенных целых, некий более или менее единый и специализирующийся на управлении машинный центр. Впрочем, такой центр если и появится, то далеко не сразу, а именно лишь со временем — ведь этому появлению будет препятствовать передаваемый по цепочке поколений "демократический" консерватизм нынешних людей.

Итак, с одной стороны, более или менее совершенно устроенному обществу демократия по большому счёту станет вроде бы не нужна. Но, с другой стороны, в обществе существуют традиции, программирующее влияние предков на потомков. Поскольку сегодня особенно высоко ценят демократию наиболее цивилизованные общества (а они-то как раз и будут в первую очередь переходить к коммунизму и "машинизму"), последняя может оказаться занесённой в реестр безусловных, не вызывающих ни малейшего сомнения у потомков ценностей, не подлежащих изменению установок.

Кроме того, с демократией дело обстоит, возможно, не так просто, как я описал выше. В будущем отпадёт потребность в демократии только как в механизме распределения дефицитных пока продуктов потребления, — однако в обществе грядущего может возникнуть не меньший дефицит на какие-то другие нужные для его нормального существования блага. Эти блага — например, масштабные научные приборы или производящие их устройства, — мы, современные люди, считаем не самыми важными, но в будущем, когда окажутся полностью удовлетворены очень волнующие нас сегодня первоочередные потребности в жизнеобеспечении, грандиозные научные приборы, возможно, станут предметами большого вожделения разных общественных групп. Таким образом, субъектами общества грядущего будут совместно, демократически решаться важнейшие для него, общества, вопросы типа "Сколько производственных ресурсов выделим на строительство сети космических гамма-телескопов?" Или: "Будем ли ускорять на два года создание среднемощного разрушителя пространства?" Или: "Не пора ли закрывать программу утепления Солнца?"

Если демократия, если массовое управление ресурсами общества не исчезнет, то тогда встают вопросы: кто (или что) окажется субъектом этой демократии, каким образом будут появляться и исчезать гражданские права, то есть полномочия на управление обществом?

Поначалу в рамках той традиции, что главные вопросы всегда решались именно людьми, в руководстве обществом будет участвовать только тот, кто либо был, либо остался человеком.

Может показаться, что для получения гражданских прав, для включения в члены общества достаточно одного лишь обладания разумом. Но дело в том, что это только сегодня разум является дорогим, трудозатратным феноменом. В будущем же затраты на наделение существа разумом сильнейшим образом понизятся, и при отсутствии должного контроля можно будет заполнить разумными существами хоть весь обитаемый мир. Поэтому общество будущего, несомненно, наложит запрет на неконтролируемое создание разумных существ, ибо каждый из носителей разума потребует к себе особого отношения: разумное существо, во-первых, нельзя уничтожать, а во-вторых, ему необходимо создавать комфортные, достойные условия существования (снабжать эффекторами и воспроизводственными ресурсами, предоставлять свободу передвижения и общение с такими же разумными существами и т.п.).

Итак, при "машинизме" обществом поначалу будут руководить только те, кто, повторяю, либо были, либо остались людьми. Но, с одной стороны, число живых людей станет, скорее всего, постепенно уменьшаться, поскольку живые люди предпочтут переходить в машинное состояние быстрее, чем у них будут рождаться потомки. С другой стороны, даже максимальное отдаление смерти разумного существа отнюдь не избавит общество от постепенного уменьшения числа его членов: кто-то из них по тем или иным причинам — типа несчастных случаев или убийств, совершённых консерваторами — всё равно будет выходить из строя. Поэтому рано или поздно должен встать и решиться вопрос о включении искусственных разумных существ в число членов общества, в число обладателей гражданских, управленческих прав. Кроме того возможно, что искусственные разумные существа станут получать права на участие в руководстве обществом в качестве поощрения за какие-нибудь значительные общественные достижения.

Конечно, это маловероятно, что новые права искусственных разумных существ сразу окажутся полноценными (ведь от традиций обычно отходят постепенно) — поначалу эти права по каким-то параметрам наверняка будут ограниченными.


Во-первых, живые, немодифицированные люди начнут безнадёжно отставать в уровне понимания тех всё более и более сложных проблем (одна из них — успевать за "совершенствующими" реформами коммуникации, постоянно проводимыми машинными элементами общества), которые им будут предлагаться для решения. Создастся примерно такая же ситуация, как если бы сегодня в число избирателей были включены дикие обезьяны — всего лишь на том основании, что люди произошли от диких обезьян. Так что биологические люди, скорее всего, сами предпочтут выйти из демократического процесса. (Конечно, немодифицированных людей технически будет возможно подключить к усилителям интеллекта или прямо к какому-нибудь машинному разуму — но ведь немодифицированные люди будут как раз самими упёртыми консерваторами. Хорошо ещё, если они позволят сделать себя биологически бессмертными.)

Во-вторых, число важных участков воспроизводственного механизма, требующих разумного руководства, станет постепенно расти — следовательно, потребуется возрастающее число разумных и ответственных руководителей. А сия ответственность лучше всего обеспечивается как раз участием в постоянных принятиях общественно важных решений, постоянным и заинтересованным наблюдением изнутри за перипетиями демократического процесса.

Таким образом, в будущем столкнутся две тенденции: одна — давать управленческие права по традиции, по "наследству", по "титулу", по "благородству" происхождения от человеческих предков; вторая — давать управленческие права по мощности вычислительного устройства, по величине интеллекта, по надёжности в деле выбора оптимального решения. Последние же качества станут определяться местом, занимаемым в обществе, в его воспроизводственном механизме. Ведь новый мир, напоминаю, будет Страной Удобией, в нём окажется достижимым почти всё — в том числе и быстрое наделение при надобности заказанными качествами, интеллектуальными мощностями. Понятно, что победить первую тенденцию (гражданскими правами обладают только люди) будет достаточно трудно, но со временем возобладает, безусловно, именно вторая тенденция (гражданскими правами обладают только ответственные элементы общества).

Повторяю: правоспособность разумного существа в итоге будет определяться не по его происхождению, а по его функции, по его полезности для существования всего общества.

Но кто станет определять полноправие того или иного существа? Понятно, кто — остальные правоспособные субъекты (то есть тут будет иметь место так называемая "кооптация"). Кого они решат считать полноправным, тот таковым и станет. И это, кстати, окажется ещё одним вопросом, решаемым демократическим способом.


Мы, нынешние люди, привыкли к некоторым явлениям, которые кажутся нам незыблемыми — например, к низкой скорости усвоения разумным существом знаний, к неизменности его личностного фона, к высоким трудозатратам в делах ликвидации личных недостатков и обретения личных достоинств. Но уже в ближайшее время, когда учёные наконец создадут искусственный интеллект, трудоёмкость всех этих непростых сегодня преобразований сильно уменьшится, то есть можно будет очень легко менять свойства личности машинного разума и объёмы его знаний.

Как мне кажется, люди пока мало что делали для появления искусственного разума — при желании его можно было создать ещё лет тридцать-сорок назад. Вместо искусственного интеллекта компьютерщики до сих пор выпускают, увы, только какие-то услужливые программки, настроенные на оказание помощи всевозможным интеллектуальным лентяям в их лентяйских делах.

Когда смотришь на экраны нынешних компьютеров, на кучи хитрых цветных значков, усыпающих эти экраны, то создаётся впечатление, что за данными значками прячется что-то ужасно дельное и продвинутое. Однако когда начинаешь выяснять, что же за этими значками реально находится, то чаще всего оказывается, что за ними скрывается какой-нибудь обмен замечаниями типа "Аффтар жжот" или "Бу-га-га", — а то и просто набор так называемых "смайликов". В Стране Удобии плоды интеллектуальной деятельности такого уровня, несомненно, уйдут в прошлое. Почему? Во-первых, мощные вычислительные устройства будут нацелены на решение действительно важных, больших задач, а не на облегчение контактов для праздных тупиц. Во-вторых же, как это уже неоднократно отмечалось, возможность серьёзно повысить свой интеллект, перестать быть умственно отсталым появится у каждого разумного существа.

Однако не может ли случиться так, что кто-то, уже став машиной, не пожелает умнеть (тот же, кто не захочет стать машиной — вообще отрезанный ломоть, его незачем особо и обсуждать)? Да, такое вполне реально. Но захочет ли само общество мириться с подобным положением дел, будут ли ему нужны механические дебилы — тем более, наделённые всеми правами на руководство обществом?

Значит, встают вопросы об уровне контроля общества будущего за своими членами и о мерах, предпринимаемых в тревожных случаях.

Как мне представляется, в Стране Удобии, где будет технически возможно почти всё, перед членами общества возникнет множество опасных соблазнов — например, соблазн уйти от не всегда приятных воздействий реальности в мир каких-нибудь электронаркотиков. Кроме того, в будущем наверняка не исчезнет опасность массового вандализма, примером которого сегодня является создание и распространение десятков тысяч компьютерных вирусов. Возможны будут и другие, пусть и не столь опасные злоупотребления — например, избыточные, не одобренные общество затраты ресурсов на те или иные исследования или даже сами чрезмерно рискованные эксперименты.

Выше я уже написал о том, что в будущем обществе, вопреки существующей ныне традиции не влезать физически в чужие мозги, лентяев начнут переделывать "в трудоголиков, подсоединяя к ним какие-нибудь "влюбители" в труд". То есть общество будущего, как мне кажется, не постесняется отказаться от некоторых откровенно вредных для него традиций — типа стыдливого игнорирования тревожных особенностей поведения своих членов или запрета на действенный контроль этого поведения.

Вообще, в некоторых целых типа организмов или муравейников такой контроль является совершенно обычным делом (правда, муравьи и клетки предпочитают не модифицировать, не исправлять, а просто уничтожать своих коллег, резко и опасно отличающихся от большинства). Так что действенный контроль, скорее всего, не будет считаться зазорным и в обществе будущего. Тем более, что для всех членов общества он окажется равным, в нём никто не будет получать преимуществ — как это чаще всего происходит сегодня в области контроля за людьми. Отношения членов общества будущего примут примерно такой же тесный характер, как сегодняшние отношения близких родственников. Которые просто обязаны вмешиваться в дела друг друга, если замечают возникновение какой-либо угрозы для совместного существования. Конечно, упёртость одного члена общества в собственном дебилизме или в желании бездельничать — это не самая большая угроза для нормального существования общества будущего. Но что если подобные отклонения в поведении примут массовый характер? Сие будет уже серьёзной опасностью. С которой лучше бороться в зародыше.

Сегодня люди совершают многие свои действия анонимно — например, часто бывает, что никому не известно, кто спас девочку при пожаре, кто помог старичку перейти через дорогу, кто покормил голодную собачку и т.д. Но, с другой стороны, неизвестными остаются и другие дела: кто разбил лампочку в подъезде, кто разыграл милицию сообщением о несуществующем взрывном устройстве, кто запустил по миру компьютерный вирус, кто взломал через интернет чужой компьютер, кто убил старуху-процентщицу и т.д. Что характерно, все последние действия на 99,9% обусловлены именно анонимностью, ведущей к избеганию справедливого наказания. Соответственно, с анонимностью действий нужно как-то покончить. Как? А так, что общество уже сегодня должно быть пронизано контролем (при помощи видео— и аудиозаписей, детекторов папиллярных узоров, сетчаток, кредитных карт, следов индивидуального кода) за физической и информационной деятельностью каждого своего члена.

Ещё в большей степени последнее относится к обществу будущего: ведь в нём, несомненно, повысятся, с одной стороны, возможности каждого его члена, а с другой стороны, возможности обеспечить максимально полный контроль за каждым членом общества. Значит, контроль в будущем обществе должен быть не таким топорным, что к проблемным объектам не подпускают проблемных субъектов, однако сами эти проблемные субъекты остаются нераспознанными, анонимными. Нет, должно быть налажено чёткое отслеживание каждого члена общества, то есть должно быть покончено с неавторизованностью любых действий.

Вот вопрос: почему разумные машины будут трудиться? Сегодня машин "принуждают" трудиться люди — поскольку людям это выгодно. Но когда людей уже почти не останется, а в сфере управления поведением машин появится разум с его свободой воли, то что тогда будет заставлять машины работать? На кого-то другого — например, на людей — машины переложить работу не смогут, поскольку людей, напоминаю, почти не останется. К тому же люди всегда были слабыми, несовершенными работниками. А кроме того, все машины, несомненно, будут изначально запрограммированы заботиться о последних людях, всячески потакать им в разных неопасных чудачествах.

Значит, работать придётся самим машинам. Но все ли машины будут работать? Конечно, все — зачем нужны машины-бездельницы? А все ли они будут испытывать постоянное и неугасимое стремление к работе? Целые типа муравейника показывают, что сами по себе деятельны, влюблены в активность всего лишь 5-6% рабочих особей (это так называемые "разведчики"), а остальных особей в плане работы приходится время от времени понукать. В этом процентном распределении по стремлению к деятельности имеется следующий смысл: все члены сообщества не должны быть разведчиками, это будет просто опасно для существования, если все разбегутся по исследовательским программам, — нужно, чтобы у целого оставался достаточно большой запас ресурсов и для рутинной работы по воспроизводству. Перенесётся ли данная закономерность на сообщество машин, то есть будет ли особо деятельным лишь меньшинство машин? Да, перенесётся. Меньшая часть разумных машин будет исследовать окружающий мир, ломать свои компьютеры над управленческими проблемами, а бОльшая часть разумных машин — увлечённо решать те текущие производственные задачи, на которые их нацелят исследователи и управленцы.

Возможно, что описанными функциями — одни занимаются одними проблемами, другие занимаются другими проблемами — члены общества будут время от времени меняться друг с другом. Известно, что точно за такой же обмен функциями между, допустим, производственниками и учёными — правда, совершаемый прямо сегодня, ещё при нынешнем явно недостаточном уровне развития технологий — выступают некоторые социальные экстремисты. Но в Стране Удобии подобный обмен функциями между сильно различающимися между собой работниками окажется уже вполне реальным, поскольку его позволят совершать успехи развития управляющих машин: во-первых, появится возможность без особых проблем повышать или понижать побуждения и способности к той или иной деятельности, а во-вторых, у разумных машин очень легко будет происходить запись и стирание информации, опыта.

У нас, людей, есть одно слабое место: склонность избегать насилия. И этим обстоятельством сами же люди успешно пользуются как главным, как решающим фактором в деле достижения возможно более эффективного устройства общества. А вот все машины у нас пока управляются напрямую — рычагами и кнопками. Но при переходе в машинное состояние члены общества, конечно, не будут управляться напрямую, и в то же время на них, скорее всего, уже не будут действовать угрозы примитивного насилия. Значит, у наследников людей потребуется создать какие-то новые слабые места, воздействуя на которые, членов общества можно будет стимулировать к выгодному для общества поведению.

Стимулами к выгодному для общества поведению у машин, скорее всего, станут программы, сходные с нашими, людскими, положительными ощущениями, с чувством удовольствия. (Разумеется, это машинное удовольствие будет, как у всех живых существ, постепенно затухающим. Ибо незатухающее удовольствие не возвращает к реальности, на которую и нужно ориентироваться.)

Субъектам "машинизма" следует сразу договориться, за что они будут получать эти положительные стимулы. Поскольку в сексе и в поедании органики у машин надобность отпадёт, программы получения удовольствия от подобных занятий будут приглушены или даже вообще ликвидированы. Скорее всего, стимулирование членов общества удовольствием будет иметь место как результат массового одобрения за некие всеобще полезные достижения. Само же это массовое одобрение станет возможным, понятно, только при взаимном и максимально полном контроле, при ликвидации анонимности, неопознанности всех действий, при их авторизованности. В одних, менее важных случаях стимулирующее субъекта одобрение окружающих не потребуется отливать в форму демократического решения. Но в тех случаях, когда члена общества нужно будет заметно изменить, модифицировать, несомненно, потребуется демократическая процедура — и это, кстати, очередной аргумент в пользу сохранения демократии в обществе будущего.

Повторяю: каждое разумное существо будет в обязательном порядке снабжаться стимулами остро зависеть от оценок общества. Что, безусловно, потребует модификации, усовершенствования старых членов общества.

Есть ли какая-то польза от того, что человечество говорит сегодня на множестве языков? Некоторые люди утверждают, что, во-первых, это просто трагедия, когда исчезает тот или иной язык, а во-вторых, человечеству для отражения всех красок нашего мира нужно как можно больше языков.

Но от исчезновения языков ещё никто вроде бы не пострадал, то бишь на самом деле особой трагедии в исчезновении языков нет — утверждение обратного суть лишь не подкреплённые фактами эмоции. Что же касается отражения всех красок нашего мира, то для такого отражения нужно не как можно больше громоздких языков, а просто как можно больше слов, символов с самыми разными значениями — которые могут входить в состав всего лишь одного языка.

Наличие множества языков приводит только к большим задержкам в передаче или даже к полной непередаче ценной информации от одной культуры к другой, а также к высокозатратному содержанию целой армии переводчиков, учителей, авторов и редакторов всевозможных пособий — то есть это феномен явно вредный. И в Стране Удобии от данного вредного феномена, я думаю, смогут почти мгновенно избавиться.

Почему сегодня человечество говорит на множестве разных языков? Только потому, что каждый из них приходится очень подолгу учить. Именно по этой причине выученный язык представляет собой большую ценность для его носителя. Второй или третий раз проделывать полный цикл по запоминанию всех тонкостей языка мало кто соглашается. Потому-то каждый человек и осваивают всего лишь тот особый язык, которому его по традиции обучает его особое окружение. Когда же это особое окружение — в виде особых родителей (которых при "машинизме уже не будет, ибо размножением разумных существ займётся специально уполномоченный на это дело центр) или школы (которой тоже не будет, поскольку процесс длительной передачи информации канет в небытие, как сон — которого у машин, понятно, тоже не будет) — исчезнет, то разумные существа начнут загружаться всего лишь одной-единственной принятой на тот момент во всём машинном обществе системой символов.

Эта система символов будет серьёзно отличаться от человеческих языков — причём, конечно, в лучшую сторону. К тому же машины достаточно часто станут проводить в отношении этой системы символов совершенствующие реформы — поскольку, напоминаю, переобучение в Стране Удобии окажется очень лёгким делом, простой и быстрой перезаписью информации. А вот биологические люди, как это уже отмечалось выше, за такими реформами коммуникации поспевать не смогут.

Конечно, единообразными для всех частей общества как целого окажется не только язык, но и прочие средства жизнеобеспечения: параметры электрического тока, величины и формы разъёмов для передающих устройств, единицы учёта жизнеобеспечивающих затрат, всевозможные меры и пр. — например, сколько можно терпеть эти вызывающе нелепые баррели и бушели, левостороннее движение или разницу в ширине железнодорожных полотен?

Вообще, как я написал выше, в устройстве общества машин будет гораздо больше проявлений целого, чем в устройстве современного общества людей. В частности, речь у меня шла об узкой специализации всего лишь одной части на функции размножения. Сие значит, что при "машинизме" в обществе появится единый центр разработки-стандартизации-размножения. Этот центр, чьей целью станет внедрение разработок (в том числе и разработок новых стандартов), будет время от времени рассылать свои достижения на места.

В производстве-распределении будущего, в отличие от настоящего момента, когда всё определяется экономией труда людей, всё будет зависеть от экономии производственно-энергетических ресурсов. То есть производство при "машинизме" будет организовано действительно рационально. Возможно, появится несколько "стоимостей" как выражений затрат различных видов машинного труда, и при планировании они будут сравниваться друг с другом, — как курсы нынешних валют.

Ускорит ли процесс расселения нашей культуры по Вселенной так называемая "проблема запасных цивилизаций"? С той точки зрения, которая существует сегодня — мол, надо "посеять" в галактиках побольше резервных культур, чтобы хоть какая-то из них выжила в случае глобального ядерного конфликта — реализовывать программу запасных цивилизаций не потребуется. Ибо в будущем, несомненно, произойдёт полное ядерное разоружение. Но ведь цивилизации могут погибать и по другим причинам: в результате природной катастрофы, эпидемии киберболезни, неудачного глобального научного эксперимента, атаки террористического подполья, — в крайнем случае даже в результате агрессивного инопланетного вторжения. Поэтому резоны расселять цивилизации по Вселенной "про запас" будут значительными даже после момента всеобщего умиротворения.

Передвигаться по космосу на дальние расстояния наши потомки будут, понятно, совсем не в том виде, как это чаще всего описывают художественные произведения и разрабатывают нынешние конструкторы ракет: по космосу не полетят никакие люди, в кораблях не будет никаких полноразмерных пассажиров. Мало того что наши потомки сами по себе подпадут под действие такой тенденции развития, как миниатюризация, но по космосу они будут путешествовать ещё и в дополнительно свёрнутом до "механозародышей" виде. Ибо такое уменьшение полезного груза в результате максимально плотной его упаковки позволит разгонять космические корабли до более высоких скоростей и, следовательно, сокращать время путешествий. Какими будут средства космического передвижения: термоядерными ли установками, перерабатывающими межзвёздное вещество в энергию для движения; кораблями ли, посылающими на находящиеся впереди планеты механозародыши заводов по производству ракетного топлива и возвращаемых на корабли заправщиков; зеркальными ли парусниками, разгоняемыми и останавливаемыми с помощью заранее расставленных по космосу цепочек направленных излучателей фотонов — предсказать пока, увы, трудно.

Для длительных и опасных миссий, риск погибнуть в которых будет намного выше, чем в благополучной Стране Удобии, инстинкт самосохранения разумных существ может быть либо ослаблен, либо сделан управляемым.

Запасные цивилизации, "расселённые" на огромных расстояниях друг от друга, в своём развитии, видимо, будут полностью предоставлены сами себе. Впрочем, между собой они будут поддерживать электромагнитную связь, — что, возможно, позволит в какой-то мере унифицировать их жизнеобеспечивающие стандарты.

Насколько далеко будут простираться границы одного общества, одной цивилизации? Предположу, что на такое расстояние, которое занимает двадцати-тридцатилетнее путешествие электромагнитного сигнала туда и обратно. Ибо более длительные, чем 20-30 лет, периоды "бесконтактного" существования будут приводить к полной автономизации обществ будущего в плане стандартов жизнеобеспечения и уровней развития.

А как будут выглядеть жители будущего? Точно я знаю только то, что они будут очень заметно отличаться от людей — как формой и поведением, так и размерами.

Вообще, раздельность и мобильность существования машин предъявит к их устройству следующие требования: у них должны быть, во-первых, компьютер как средство управления, во-вторых, органы чувств типа зрения или радиолокации, в-третьих, органы для обмена информацией (то есть в машины будут встроены что-то вроде радиостанций), в-четвёртых, хранилище небольшого количества энергии (аккумулятор), в-пятых, несколько энергоразъёмов для подключения к разным важным для существования устройствам и, в-шестых, относительно слабые манипуляторы для небольших перемещений, пролезаний — например, в рабочую или в транспортную оболочки. Но главное, что повлияет на облик жителей будущего — это, как отмечалось, миниатюризация.

Хотя сегодня, в начале XXI века, быстродействие вычислительных машин увеличивается в геометрической прогрессии и почти в этой же прогрессии уменьшаются размеры многих технических систем, бесконечно долго темп этих изменений, конечно, не сохранится. То есть пределы быстродействия и миниатюризации окажутся когда-нибудь достигнутыми, исследователи упрутся в них, как в стену. Тем не менее, наши потомки всё равно смогут стать очень маленькими (а сделают они это в первую очередь ради экономии ресурсов).

Если бы инопланетяне существовали, то, прилетев на Землю будущего, они, возможно, увидели бы такую картину. На большей части планеты обнаруживается девственная природа, а кое-где даже резвятся восстановленные животные с чёрных страниц "Красной книги" — типа тарпанов, туров, додо, странствующих голубей или птиц моа. В разных цивилизационных условиях — от вигвамов куперовских индейцев до построек начала XXII века — живут относительно малочисленные люди. Все они, понятно, жутко идейные, упёртые в своём нежелании перековываться в машины: это так называемые "идейцы". С данными людьми постоянно происходят разные "волшебные" вещи: у них мгновенно заживают случайные раны от поливания их "живой" водой; они практически бессмертны; неведомые силы, если идейцы достаточно усердно возносят свои просьбы, иногда "чудесно" снабжают их сверхнормативными орудиями (эти нетрадиционные орудия приносят, допустим, огнедышащие драконы или златовласые русалки — которые на самом деле суть продукты завода N 420/012), а обычные, положенные идейцам по традиции орудия появляются "из ничего", "вырастают" в определённых строениях. И одновременно в экваториальных районах планеты без чьего-либо вмешательства работают описанные Артуром Кларком космические лифты, в безжизненных местностях как бы сами собой действуют всевозможные масштабные научно-исследовательские установки и т.д.

Когда инопланетяне спрашивают идейцев — а почему, мол, кругом происходят внешне самопроизвольные вещи, — то идейцы отвечают, что они и сами ничего толком не знают. Но хорошо помнят, что раньше на Земле существовали машины, которые постоянно проводили какие-то реформы своих стандартов — как правило, в сторону уменьшения всех элементов их мира. И в конце концов эти машины просто исчезли из виду. Поэтому теперь машины если и можно воспринимать, то только как "умное вещество". Единственное, в чём идейцы сейчас уверены, так это в том, что машины, превратившиеся в "умное вещество", кишат почти повсюду. Параллельно своим делам это "умное вещество" постоянно заботится и об идейцах.

В итоге инопланетяне выясняют, что идейцы, сами того не подозревая, живут в созданном машинами музее и трудятся там, как крокодил Гена, экспонатами: иногда для желающих из числа машин, "отдыхающих" в рамках технологических перерывов, устраиваются экскурсии по идейским резервациям. Эти экскурсии вследствие их микроскопичности люди, понятное дело, даже не замечают. А вообще с идейцами более-менее постоянно работают роботы-кураторы — при помощи органов, имеющих вид обычных людей.

Время от времени кто-нибудь из идейцев — чаще всего, недавно родившихся и наиболее умственно развитых — приходит к мысли, что хватит, пожалуй, прозябать в примитивизме как цыгану или австралийскому аборигену рядом с высокоразвитой цивилизацией, что неплохо было бы влиться в число более продвинутых субъектов. Распознавшие это желание машины вступают с человеком в личный контакт и предоставляют ему возможность подключиться для пробы к их миру. Мир этот оказывается наполненным пониманием всего на свете, феерическим оптимизмом, радостью постоянно происходящих побед, ощущениями поддержки массы друзей и пр. И в итоге человек, как правило, навсегда исчезает для своих шибко идейных соплеменников.

Продолжат ли в будущем существовать развлечения (сегодня они становятся всё более важным занятием — современные люди тратят на развлечения даже значительную часть рабочего времени)?

Для ответа на этот вопрос желательно сначала разобраться: а зачем нужны развлечения и всем ли они нужны? Ведь, как известно, некоторые люди типа Эдисона в развлечениях не нуждались — судя по всему, достаточно интересной у них была уже сама их жизнь, состоявшая почти целиком из работы. То есть развлечения типа всевозможных игр, чтения книг, просмотра спектаклей и т.д. нужны для компенсирующего улучшения настроения после разного рода скучных, тоскливых, однообразных занятий.

Найдутся ли в Стране Удобии занятия, воспринимаемые машинами как тоскливые? Сильно сомневаюсь. Всевозможные модификаторы настроения по желанию работников превратят даже самую однообразную работу в решение трудной, но жутко увлекательной задачи.

Итак, в будущем развлечения останутся в том смысле, что они просто сольются с обычной жизнью.

В свете этого очень легко ответить на другой вопрос: будут ли машины интересоваться искусством? Так, как искусством сегодня интересуются люди — конечно, не будут. Вообще, искусство — это преходящий (от зарождения к достижения максимума в развитии и к дальнейшему угасанию) феномен. Почему?

Во-первых, машинам людское искусство в нынешних его формах будет во многих отношениях уже просто чуждо. А во-вторых, искусство нынешнего характера исчезнет в будущем потому, что жутко умным машинам будет совершенно ясен алгоритм, схема действий по вызову искусством нужных человеческих чувств. По этой причине литературные шедевры (как поэтические, так и прозаические) машины смогут создавать вагонами, а значит, ценность явлений искусства полностью исчезнет, упадёт до нуля, шедевр перестанет быть уникальным феноменом, окрашенным необъяснимым, волшебным для нас, людей, талантом творца.

Что же касается живописи и скульптуры, то наши потомки тоже вряд ли станут ими увлекаться — ибо уже в ближайшие десятилетия в создании фантомных конструкций будут достигнуты огромные успехи. Я имею в виду то, что через десять-двадцать лет развитие компьютерных технологий позволит каждому желающему создавать полноценные фильмы с совершенно неотличимыми от обычных людей запрограммированными на естественное поведение компьютерными персонажами. Не возникнет проблем и со сценариями — достаточно будет лишь вставить в компьютер идею, и литературная программа доведёт её до состояния хорошего, талантливого текста. Тем самым ценность даже самого дорогого ныне по себестоимости кинематографического искусства тоже будет минимизирована. И тогда всем станет окончательно понятно, что главное — это вовсе не создать хороший фильм, а именно раскрутить его.

Когда компьютерные технологии позволят обнаружить объективные, формализованные критерии высококачественного художественного произведения, то автоматы достаточно быстро просканируют все имеющиеся в доступе электронные человеческие тексты, и среди них по данным объективным критериям будут выявлены лучшие. И я очень сильно сомневаюсь, что современные классики — типа Толстого или Достоевского, а также большинства нобелевских лауреатов — получат от беспристрастных машин те высокие оценки, которые им, классикам, до сих пор приписывает наша устойчивая традиция. В то же время запоздало обнаружится множество качественных текстов, чьи авторы так и не добились должной раскрутки.



Сегодня в мире людей существует следующее противоречие (а, как известно, следствием разрешения, ликвидации разного рода противоречий, собственно, и является развитие, прогресс):

1. Люди склонны воспроизводиться — они занимаются сексом, поднимают шум о депопуляции, проявляют заботу о детях, поддерживают воспитательные и учебные государственные программы и т.д.

2. Люди не склонны воспроизводиться, поскольку воспитание в семье детей — это обуза на фоне всё возрастающих возможностей развлекаться.

И данная вторая тенденция берёт верх, то есть люди под теми или иными предлогами не заводят достаточного количества детей.

С демографическим угасанием человечества, скорее всего, уже ничего не сделаешь, это явственный предвестник будущего исчезновения людей как биологического вида. Это победа цивилизации над биологией. Выход из описанного противоречия, судя по всему, только один: нужно устроить наше общество точно так же, как устроены совершенные целые, в которых воспроизводством занимается лишь одна специализирующая на этом часть.

Итак, люди в конце концов должны исчезнуть, они не будут воспроизводиться в прежних формах. Ибо всё живое стремится к минимуму затрат и к максимуму приятных ощущений, а люди в этом плане несовершенны: они уже очень много потребляют и в то же время излишне несчастны и плохо мотивированы.
К тому же люди не слишком умны — особенно на фоне искусственного интеллекта. Как отмечалось в тексте "Чем вызван кризис научной фантастики?", сегодня интеллектуальные возможности людей заметно (по сравнению с 60-70 годами прошлого века) уменьшаются, что явно свидетельствует о нашем постепенном преобразовании в общество машин, в котором людям уже вообще не нужно будет проявлять собственно человеческих, творческих способностей.

У меня остались нерассмотренными ещё многие вопросы. Например, следующий: будут ли разумные машины подвержены суевериям, то есть сохранится ли иррационализм, достаточно распространённый во все времена у людей? На уровне такой развёрнутой, масштабной мистической конструкции, как религия, суеверия у машин вряд ли будут иметь место. Но разные незначительныие сомнения в материализме у познающего субъекта неистребимы. Почему — подробно рассказано в тексте "О популярности иррационального" (если быть кратким, то суеверие — это ошибочный вывод из важной для существа, но сложно проверяемой практики).

Когда всё то, о чём мы, люди, сейчас можем только мечтать — вечное здоровье, серьёзное расширение познавательных возможностей, счастье от правильных, безопасных для нас самих и общества действий и т.д. — будет достигнуто, то встанет вопрос: в какую сторону меняться дальше? Для ответа на него жителям Страны Удобии придётся пересмотреть всю существующую сегодня систему ценностей. И отказаться от тех ценностей, которые реально являются второстепенными, преходящими. Пусть даже они и видятся сегодня главнейшими. Например, для членов общества будущего навсегда станут пустыми звуками материнская любовь и вообще все родственные отношения, разделение на два пола, семейное и потому несовершенное, непрофессиональное воспитание (поскольку, как уже многократно отмечалось, в соответствии с устройством всех совершенных целых репродуктивная функция должна быть централизована). Канут в прошлое и такие ценности, как любовь к родине, к своей нации и т.п.

Ну, а из оставшихся ценностей главной окажется сама Terra Udobia.





Обсудить на форуме